Макс Мах - Хищник [СИ]
– Очухались, сударыня? – Кирилл стоял перед ней, смотрел, как ни в чем не бывало, курил папиросу. – Можете не отвечать, вижу, что сознание к вам вполне возвратилось, а посему хотелось бы сразу перейти к делу. Женщина вы, Дарья Дмитриевна, не только красивая, но и умная. Это факт. Впрочем, вы ведь не Дарья и не Дмитриевна, не так ли?
Намек на истину прозвучал ударом погребального колокола.
"Что он знает?!"
– Я ведь, как думал? – продолжал между тем Кирилл, слегка покачиваясь на пятках. – Охмурю какую-нибудь пишбарышню, осчастливлю девушку по полной программе, так она мне все свои мелкие секреты – ну, те, до которых допущена, – сама в клювике принесет, даже просить не придется. И ведь это только звучит так просто, Дарья Дмитриевна. На самом-то деле подобраться к Арсеналу ой как не просто. Но я подобрался, как видите. Два года жизни и кучу денег потратил, но на бал к губернатору попал, и в заводоуправление тоже. А там вы. Но вас, простите на грубом слове, и ловить не пришлось, сами клюнули. Не так ли, Дарата Довмонтовна?
Вот тут ее проняло по-настоящему. Услышав "родное" имя Дарья на мгновение даже утратила самоконтроль. Вздрогнула. Открылась извергу, – а то, что Кирилл тать, она уже поняла, – показала свою слабость. Но, с другой стороны, не из железа же она сделана, право слово!
– Вы что же, госпожа капитан-инженер 1-го ранга, – хищно улыбнулся Кирилл, заметивший верно, как Дарья дает слабину, – не знали, что других женщин в штаб-офицерских званиях в вашей армии всего трое? Вас вычислить, уважаемая, для кадрового разведчика, – а я, увы, кадровый, – это и не задача вовсе, а баловство. Однако положение ваше в Народно-Освободительной Армии Тартарской Республики кардинальным образом меняет ваше, Дарата Довмонтовна, положение относительно меня. Вы понимаете? – он пыхнул папироской и замолчал на мгновение, давая Дарье вполне прочувствовать свое незавидное "положение". – Пишбарышню я бы побаловал, наверное, да и отпустил с Богом. Куда она, на самом-то деле, с моего крючка денется? Однако вас, госпожа Эгле, я отпустить не смогу. Вот это та мысль, которую я хотел бы довести до вас в первую очередь. Остальное, как говорится, производные. Будете сотрудничать, переброшу вас в тихое спокойное место. Обеспечу комфортом в пределах разумного, и будете себе жить-поживать, помогая нам разобраться, что там у вас к чему. А нет, так нет. Мне терять нечего и бояться тоже нечего. Все равно все расскажете. И сделаете все. Буквально все, о чем попрошу. И в тихое место, в конце концов, уедете. Но уже без комфорта. Поскольку ни к чему. Денег на вас и так потрачено столько, что подумать страшно. Но комфорт – это ведь от лукавого. Кто о нем думает, когда больно? А вам будет больно, и сейчас и, что важнее, потом, потому что потрошить я вас стану здесь и сейчас. В полевых условиях, так сказать. Без медиков и лекарств. По старинке. Убить не убью, – усмехнулся он, видя, должно быть, по выражению ее глаз, что своего добился, – но покалечу наверняка. А это, знаете ли, тот еще геморрой, жить со всеми этими "приобретениями". Так что думайте. Даю вам пять минут на осмысление моих слов и продолжим с Божьей помощью.
Кирилл кивнул ей, словно бы, ставил точку и отвернулся. Подошел к круглому столу, затушил в пепельнице окурок и, сдвинув на дальний край вазу с фруктами и поднос с шоколадными пирожными, вышел в спальню. Дарья же, связанная по рукам и ногам, и слова вымолвить не могла. Думать она, впрочем, не могла тоже. Паника захватила ее сразу всю, напрочь выбив куда-то в "никуда" все признаки ума и таланта: здравый смысл, скорость и точность мысли, волю, наконец. Обрывки мыслей метались в наполненной гулом и жаром голове "без смысла и разумения", и, уж тем более, без цели. Ей было страшно. Жутко и одиноко. Кирилл, его холодные деловито-равнодушные слова, его предугадываемые воображением ужасные поступки – все это казалось воплотившимся в реальность ночным кошмаром. Да, нет! Какое там! Не казалось, а было. Являлось. Ведь все это происходило с Дарьей на самом деле. Здесь и сейчас, в этой комнате и в этом городе, в ночь перед Рождеством.
"Какая же я дура! Дура! Дура! Дура! Дура!" – и это, если честно, была ее самая ясная мысль.
Самонадеянность, гордыня и презрительная снисходительность к "мелочам жизни" – сыграли с Дарьей злую шутку. Так эпически проиграть в партии-двухходовке могла только последняя тупица. Но именно это с Дарьей и произошло.
"Боже милостивый, какая же я дура!"
Между тем вернулся из спальни Кирилл. Он принес с собой длинный черный футляр, наподобие тех, что используют для хранения кларнетов и гобоев, и поставил его на стол.
– Ну, что? – оглянулся через плечо, одновременно щелкая замками. – Доставать инструменты или просто поговорим? Вы кивните, если что. Я кляп-то и выну.
"Да, да, да!" – сразу же затрясла головой Дарья, готовая, если честно, на все, "только бы не мучили".
– Ну, вот и славно! – Кирилл оставил в покое свой страшный футляр и, подойдя к Дарье, вытащил кляп. Действие, следует отметить, малоприятное, но без кляпа качество жизни возросло в разы.
– Итак? – голос спокойный, глаза внимательные. И где, спрашивается, вся та страсть и нежность, что светилась в них еще несколько минут назад?
"Вот же подонок двуличный! Выблядок! Сукин сын!" – кричало ее сердце, но разум, как бы ни был он раздавлен ужасом, подсказывал, "всего лишь профессионал".
– Чего вы хотите? – слова давались с трудом, звучали хрипло и, как бы, с шипением, возвращая ее к прошлому, о котором хотелось забыть.
– Один вопрос, – глаза Кирилла сузились, и в них блеснула сталь. – Пока, здесь и сейчас – всего один: кто поставляет Арсеналу гравитонные эмиттеры?
"Один вопрос? – ужаснулась Дарья. – Ну, надо же, всего один вопрос!"
– Я… Я не знаю, – выдавила она, боясь даже думать о том, в какое угодила дерьмо.
– А если отрезать сосок? – не меняя выражения лица, и все тем же "любезным" тоном поинтересовался Кирилл. – Вам какого не жаль? Левого или правого?
– Я…
– Ну, не хотите резать, и не надо, – пожал он плечами, словно бы соглашаясь с ее невысказанными вслух возражениями, и снова повернулся к столу. – У меня есть и другие идеи.
Он поднял крышку футляра и, покопавшись в его лязгнувших металлом недрах, достал маленькие стальные плоскогубцы.
– Вот, к слову, Дарья Дмитриевна, настоящая льежская сталь! Коккериль. Тут вот и клеймо заводское имеется, – указал Кирилл пальцем на матово поблескивающую поверхность инструмента. – Как думаете, Дарата Довмонтовна, что вы почувствуете, если я сожму этим ваш сосок?
– Я… – но она от ужаса и говорить-то толком не могла. Слова произнести не умела, даже прохрипеть.
– Я… – получалось ужасно. Вернее, не получалось вовсе.
– Для начала, вы, госпожа капитан-инженер 1-го ранга, вульгарно описались. А что будет, если я вам ваш янтарный мундштук в задницу воткну?
6. Грета Ворм
Искусство имперсонализации всегда давалось Грете с легкостью, совершенствуясь с годами и достигнув, в конце концов, таких вершин, что и самые зловредные критики – имея в виду, Карла Мора и Марка де Вриза – вынужденно признали свое поражение. Посрамленные они лишь подтвердили очевидное – каждый на свой особенный лад, – что "чугунной задницей талант не заменишь", и что "качество в обычном случае бьет количество". Однако Грете важны были даже не сами слова, а сопутствующие им эмоции. И она свое получила. Напилась их "дружеским" раздражением, что упырь кровью.
И вот, не прошло и четверти часа с тех пор, как она пообщалась с той, кого даже мысленно предпочитала пока называть темным дитя, а Грета избавилась уже и от роскошного платья и туфель, и от нерядовых бриллиантов. Переоделась горничной, – уложив случайную жертву своих быстро меняющихся планов спать в кладовке до утра, – и без остатка растворилась в том безликом и незаметном мире, что окружал, поддерживая и обеспечивая всем необходимым, другой мир – тот, в котором жили и развлеклись гости клуба "Домино". Теперь она была никем, став инкогнито и потеряв для окружающих и облик, и значение. Такое положение вещей было и само по себе чем-то сродни волшебству, но главное в другом – сыграв в несложную игру "притворись другим", Грета обрела полную, если не сказать, абсолютную свободу.
Прежде всего, она прошлась по клубу, а он оказался куда больше, чем могло показаться при беглом осмотре. Исследовала неторопливо и со вкусом некоторые "потаенные секреты зазеркалья", и совсем взялась было за любезное ее сердцу изучение "обычаев и нравов русского народа", как вдруг почувствовала, что дела пошли совсем не так, как ожидалось. Разумеется, это был эвфемизм. Дела пошли хуже некуда. Но, находясь в поиске, Грета "глушила" эмоции, заменяя истинные смыслы ложными. Отражение реальности в ее сознании становилось тогда блеклым и несколько выцветшим, но зато и не мешало охотиться. А что случается, когда тобой управляют чувства, она знала не понаслышке. Представляла себе, что может случиться, если позволить "девичьим глупостям" взять верх над прохладным безразличием охотника.
